| |||
|
1.
Манифест неоимажинистов-кошколюбов Гладьте сухих и черных кошек! 1 Кошка - звереныш, привыкающий к месту, но за несколько часов до землетрясения она в панике покидает дом. Кому придет в голову сказать, что именно такие странные действия животного и приводят к стихийному бедствию? Однако кот всегда один из непременных членов свиты, сопровождающей колдуна или ведьму в их чудесных упражнениях. Посмотрим же на колдуна, вызывающего бурю, сквозь кота, взъерошенного и перепуганного ее приближением. Черная шерсть, изумрудные линзы глаз, седые усы - три вещи, способные снабдить нас проницательностью, и открыть истинное состояние дел. 2 Созревающее чудо, еще невидимое для мира, загодя распространяет в нем свое присутствие. И лишь когда каждая клетка мира пропитается этим присутствием, чудо готово, чтобы стать явным. Напряжение от присутствия надвигающегося чуда ослепляет колдуна, и в безумном экстазе совершает он свои пляски и заклинания. Так ищущее воплощение чудо становится источником магии. 3 Поэзия не более чем разновидность магии, и, хотя рынок и пытается превратить ее в сорт ремесла, испытавший на себе действие ее чар не станет возражать против такого определения. Во всяком случае, даже в бледном письменном проявлении поэзия с легкостью утаивает свою суть как от арифметического пересчета строк и слогов, так и от так называемого "содержательного" анализа. Если она и присутствует в стихотворении (а присутствие ее или отсутствие непосредственно явлено тому, кто имеет навык ее восприятия), то она в равной степени отсутствует и в форме его и в содержании. Но если поэтическое произведение есть лишь подчиненное некоторым формальным требованиям магическое заклинание, то понимание его природы невозможно без хотя бы неотчетливого представления о природе того чуда, приближающееся воплощение которого приводит к возникновению любого стихотворения. Какое зреющее чудо ослепляет поэта и заставляет его, коверкая нормальную речь, писать строки, логическое объяснение которых скрыто от него самого? Путь к ответу на этот вопрос проходит в тех же краях, где лежит и путь к пониманию природы членораздельной речи. И мы попробуем сделать первые шаги на этом пути, взяв в сотоварищи четвероногий камертон, флягу родниковой логики, мешок полезных сухарей и настроив душу на ожидание чуда. И если нам удастся угадать направление, то все сказанное в дальнейшем будет не более чем магическим заклинанием, ни форма, ни содержание которого не имеют иного отношения к тому, что произойдет после его произнесения, чем отношение предшествования. 4 Набухшее событием будущее судорожным движением вспарывает брюхо настоящего и через кривой разрез вываливается кроваво-зеленая требуха. Кто-то лепит из этой грязи аккуратные кучки и называет их искусством, кто-то набирает ее полными горстями и мажет свое лицо, стараясь уподобиться богу, кто-то просто блюет, отворотив в сторону перекошенную физиономию. И лишь поэт и маг, завороженный блеском ритуального ножа, вопит что-то отчаянное и бессмысленное, и в вопле этом восторг и боль так же неразличимы, как неразличимы грязь и красота, заполняющие полости мира. Так желание и отчаяние слиты в протяжных воплях мартовского кота. 5 Без комментариев, лишь как иллюстрацию сказанному, приведем следующий фрагмент из "Своясей" Хлебникова: "Во время написания заумные слова умирающего Эхнатэна: "Манч! Манч!" из "Ка" вызывали почти боль; я не мог их читать, видя молнию между собой и ими; теперь они для меня ничто. Отчего - я сам не знаю. Но когда Давид Бурлюк писал сердце, через которое едут суровые пушки будущего, он был прав как толкователь вдохновения: оно - дорога копыта будущего, его железных подков." 6 Если по вопросу соотношения мастерства и вдохновения в отшлифованном и готовом для продажи творении русская поэзия получила первую профессиональную консультацию еще от Державина, а после теоретических трудов имажинистов вообще трудно сказать на эту тему что-либо принципиально новое, то приближение к верной постановке вопроса о природе вдохновения оказалось невозможным без отрезвляющей бани 20-го века. Например, по внешности верные следующие высказывания: "Несмотря на всю изощренность мастерства, поэт двигает свою поэтическую мысль согласно тем внутренним закономерным толчкам, которые потрясают как организм вселенной, так и организм отдельного индивидуума." ("Буян-остров. Имажинизм." Мариенгоф) "Некоторые говорят, что человек потому нарисовал ихтиозавра, что увидел его в природе. Конечно, это не так. Люди потому увидали ихтиозавра, что он был изобретен художником. Только тогда, когда поэт изобретет какое-либо явление мира, это явление начинает существовать." ("2 х 2 = 5. Листы имажиниста." Шершеневич) ставят с ног на голову реальное отношение поэта к миру. Не поэт двигает свою поэтическую мысль, а толчки, потрясающие и его организм и организм вселенной, исторгают из его уст безумный вопль, который, затем, следуя законам мастерства, он может довести до кондиций, обеспечивающих коммерческий успех при продаже. Точно так же и в случае, рассмотренном Шершеневичем, совершенно верно, что восприятие какого-либо нового явления людьми зачастую невозможно без его предвосхищения в безумном видении мага, но не маг творит это явление, а зреющее явление вызывает в маге отклик в виде сумбурных, неосмысленных заклинаний. Дрожь предчувствия и восприятие уже явленного лишь две стороны одного и того же процесса и их видимая разнесенность во времени и пространстве наглядно обнажает несовершенство нашего видения и пространства, и времени. 7 Слово как отклик на назревающее событие, не является именем, символом и чем-либо еще, с чем обычно связывают природу слова. Единственная информация, которую оно несет - это информация о личности произносящего, о тембре голоса, о ритме биения пульса, об эмоциональном состоянии в момент откровения. Оно не называет назревшее чудо, оно лишь указывает на его близость, указывает именно как предельно личностный отклик: мне, вот такому, каков я есть, больно и радостно от того, что свершится; я не знаю, что именно должно свершиться и как скоро, но, переполненный им, я не в силах сдержать свой крик. Вот единственное истинное содержание любого произведения искусства. 8 Слово как отклик, рожденный назревшим будущим, и есть родина членораздельной речи и языка. И если письменная речь, стыдясь такого родства, упорно старается забыть собственные истоки, то речь разговорная в каждом новом человеке воспроизводит заново историю своего происхождения. Впервые произнесенное человеком слово предшествует чуду его понимания, оно всегда индивидуально и неповторимо. Слово это не является именем назревшего понимания, смысл и звучание его случайны, и, однако, это бессмысленное слово и грядущее невозможны друг без друга. Рождение речи любого человека из впервые произнесенного им магического заклинания есть залог того, что магия и ее разновидность - поэзия умрут только со смертью последнего человека. 9 Сегодня все сказанное выше кажется лишь напыщенной банальностью, но еще век назад мало кто принял бы его без оговорок. Понадобились невиданные ранее социальные катаклизмы, чтобы разум человека смирил свою гордыню, чтобы понять, что слово, предшествующее событию не вызывает и даже не называет его, а, вызванное грядущим событием, случайно по своему смыслу. И только такое понимание открывает дорогу к дальнейшему изучению механизма функционирования речи, места и роли в жизни человека речи поэтической. Первые шаги на этой дороге мы сегодня и делаем. ….. На текущий момент на этом рукопись обрывается. Предчувствуется появление еще нескольких вздорных фрагментов и декларация общей для подписавших авторов теоретической платформы - наличие среди домочадцев одного или двух котов или кошек, как верных спутников поэта. 10 Человек не в состоянии понять сделанное им. И чем значительнее сделанное, тем надежнее его значение скрыто от человека. Этот факт зримо проявил себя, нет, не в спекуляциях философской мысли, а в разительном отличии между рассудочно преследуемой целью человеческой деятельности и ее практически не прогнозируемыми результатами, как только рассудочность деятельности и ее масштабы достигли определенного уровня. 11 Схема, через которую пытались объяснить то новое, что разум приносит в развитие природы: сознательно поставленная цель -> выбор и использование средств, обеспечивающих оптимальное ее достижение -> желаемый результат, - была похоронена под горами трупов. Более близкая к реальному положению дел схема: предчувствие назревших перемен -> хаотическая активность -> непредсказуемый результат, - навязчиво выпирающая из радиоактивных развалин, из миллионов тел, погребенных в вечной мерзлоте, из аскетичной архитектуры газовых камер по многовековой инерции еще встречает активное неприятие. Но даже сама попытка ее последовательной формулировки говорит о том, что период детства в истории человечества близок к завершению. . 12 Чем значительнее сказанное, тем менее его смысл может быть понят. Можно воспринять этот тезис как смертный приговор искусству. И он действительно является таковым для искусства, пытающегося строить свои принципы на "поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". В последнем высказывании обе части лишь наивная ложь, сродни детским сказкам со счастливым концом. Во-первых, сказать: поэтом можешь ты не быть, - означает не более и не менее чем: ты в праве выбирать родиться на свет человеком или нет. Вторая часть высказывания может быть сведена к императиву: ты должен сознательно ставить себе цели, последовательно работать для их достижения, получать желаемый результат. То есть, она требует от человека того, что случайно по отношению к его сущности. Способность преследовать разумные цели случайна по отношению к деятельности, причиной которой является интуитивное восприятие назревших в будущем перемен. Человечное в человеке это не его рассудочность, а максимальная открытость для будущего, восприятие будущего как актуально присутствующего в настоящем. . 13 Чем значительнее сказанное, тем менее его смысл может быть понят. Из этого вовсе не следует, что чем бессмысленнее сказанное, тем оно значительнее. Отсутствие смысловой связи между сказанным и событием, вызвавшим высказывание к жизни, означает лишь, что смысл сказанного вторичен, а вес сказанному придает лишь связь с грядущим событием. Завтра отражается в кривом зеркале смысла слов сказанных сегодня, и сама осмысленность или бессмысленность этих слов ничего не добавляет к процессу отражения. Именно так и нужно понимать, например, утверждение о том, что в одном заумном слове Хлебникова может содержаться больше поэзии, чем во всей русской литературе 19 века. 14 Если поэт говорит: "Осень в раме оконной," - то говорит он вовсе не об осени и не об оконной раме, и не об их взаимном расположении. Осенью и оконною рамой он говорит о чем-то другом, содержательно не связанном ни с осенью, ни с окном. Но об этом ином он, определенный в своих конкретных чертах, в это конкретное сегодня не может сказать иначе, чем через данную конкретную строку. И, вооруженный пониманием этого, он вправе закончить стихотворение так: Незримо совсем для взгляда Дыхание за окладом - Как будто что-то пророчит... Яснее не различишь… 15 Так есть ли вообще различие между произведением искусства и лепетом не владеющего речью ребенка? И да и нет. И в "нет" содержится отрицание всех прагматических трактовок эстетики, как и отрицание осмысленности самого термина "прекрасное" в применимости к анализу процесса творчества. "Да", в свою очередь, декларирует те задачи, которые действительно решает искусство, независимо от того, насколько сознательно сам художник формулирует их для себя. Если форма сказанного обнажает связь его с отраженным в ним иным, то мы имеем дело с произведением искусства. Об этом отчетливо сказал еще Мариенгоф: "Искусство есть форма. Содержание - одна из частей формы," - мы лишь добавим к этому, что искусство становится искусством, когда форма приобретает способность указывать на связь его с иным. 16 "Манч" Хлебникова, связь которого с породившим его иным была очевидна для автора в момент написания, не обозначает эту связь в своей форме. И связь умирает даже для автора по мере забывания им эмоционального состояния, в котором заумное слово было создано. Так взрослый человек не в состоянии ощутить ту магию, которой были наполнены слова, впервые произнесенные им во младенчестве. Присутствие магии в слове может подтвердить лишь формальная зрелость этого слова. Но, как не всякое слово, лишенное смысла, является поэтическим, так и не всякое слово, формально совершенное, отражает что-либо, кроме усердия автора. Магическое происхождение, сокрытость смысла и техническое мастерство должны идти рука об руку в стихотворении и в дальнейшем, говоря о технической стороне поэзии, мы ни на минуту не будем об этом забывать. 17 Большинству поэтических школ века двадцатого так или иначе пришлось активно противопоставлять свои взгляды на творчество тоталитарному напору рассудочности. Рассудочности, присвоившей себе право решать, что в человеке существенно и что вторично, и пытающейся утвердить первичность самое себя путем методичного искоренения всего, что не укладывалось в рамки ее примитивных схем. Искусство истошно доказывало вещи, сейчас практически очевидные: например, что оно не "отражает" и не "изображает" так называемую "реальность" (если понимать под этим "мир, данный нам в ощущениях"). Что поэт - это скорее стенограф собственного мозга, по определению Керуака, чем бытописатель и протоколист. |
| продолжение |
